и ответы – об одном, просто с разных сторон. «Учение об эволюции лишь проливает свет на методы, которыми Он действует»: Бог, полагает Коллинз, в самом деле создал людей – только не сразу из ничего, как сказано в Писании, а «путём эволюции» (такую позицию он именует «теистическим эволюционизмом»). «Исследование генома неизбежно приводит к заключению, что люди и другие живые существа Земли произошли от общего предка.» Однако «как ни интересно сравнение геномов, оно не отвечает на вопрос, что такое быть человеком. <…> у людей есть некоторые особенности, о которых нам никогда не сможет рассказать одна лишь последовательность ДНК, сколько бы мы ни собрали информации о биологических функциях.» Рассказать об этом может лишь «Нравственный закон» и «поиск Бога».

На неминуемо возникающий вопрос о том, почему же в книге Бытия ни о какой эволюции явным образом ничего не написано, Коллинз предлагает такой ответ: мы просто не знаем, как это читать. «Никому из людей» – несмотря на неиссякающее обилие версий – «не известно, что именно хотел сказать автор библейского рассказа о сотворении мира. Мы должны продолжить исследование этого вопроса!» И вообще, «если Бог, создав Вселенную, наделил людей умственными способностями для постижения законов, которые ею управляют» (заметим: для верующего человека всё это – априорные представления, поэтому Коллинз по существу доказывает то, что для него «доказано» и так: то, из чего он при доказательстве исходит!), «желал ли Он, чтобы мы отвергли этот дар? Могут ли знания о Его творении умалять Его или угрожать Ему?» Вопрос, как мы понимаем, имеет смысл только в случае, если в качестве предпосылки уже принято, что творение БЫЛО. Собственно научными средствами доказать факт творения он и не пытается, кроме разве тех самых общих соображений, согласно которым всё устроено слишком согласованно для того, чтобы возникнуть случайно; а сама по себе эволюция, будучи признана как факт, не способна обосновать мировоззрения – за ним приходится обращаться к вере.

По всей вероятности, Коллинз спроецировал свои научные знания на христианскую матрицу, и они прекрасно на неё легли, согласовавшись с её основными чертами. (Те же места, на которых совпадения не обнаружились, он счёл следствием нашей принципиально неполной осведомлённости в том, что на самом деле сказано в Писании на его «ярком и поэтичном» – следственно, метафорическом и нуждающемся в интерпретациях – языке: нам просто ещё предстоит это выяснить). Удивляться этому не стоит: как мы помним, у западной науки с христианством – общие корни, общие исходные установки: христианство воспитало и сформировало её прежде, чем та замыслила от него эмансипироваться и продолжать исследование мира (реализуя не опознаваемые в себе христианские установки) уже самостоятельно.

Кстати, интересно заметить, что представления Коллинза о «взаимодополнительности» науки и веры разделял, как видно из рассмотренного нами сборничка, и сам Альберт Эйнштейн (о, не потому, чтобы Коллинз был конгениален Эйнштейну: на самом деле это очень распространённая в западных культурах точка зрения). Он, правда, не менее автора предисловия к сборнику его цитат склонялся к тому, чтобы подходить к вере утилитарно – с её помощью-де можно сделать то, чего средствами науки не сделаешь. «Я не считаю, – говорил он в диалоге с Мэрфи, – что наука может учить людей морали. Я не верю, что философию морали вообще можно построить на научной основе. Например, Вы не могли бы научить людей, чтобы те завтра пошли на смерть, отстаивая научную истину. Наука не имеет такой власти над человеческим духом. Оценка жизни и всех её наиболее благородных проявлений зависит лишь от того, что дух ожидает от своего собственного будущего. Всякая же попытка свести этику к научным формулам неизбежно обречена на неудачу. В этом я полностью убеждён. С другой стороны, нет никаких сомнений в том, что высшие разделы научного исследования и общий интерес к научной теории имеют огромное значение, поскольку приводят людей к более правильной оценке результатов духовной деятельности. Но содержание научной теории само по себе не создаёт моральной основы поведения личности.»

Почему Бог не любит ветчину: ответы ради самих ответов

Чтобы были представлены совсем уж все мыслимые, по крайней мере в интересующем нас культурном кругу, взгляды на отношения между верой и рациональным исследованием, упомянем книгу «светского гуманиста» Кристофера Хитченза (названного в аннотации «одним из самых влиятельных интеллектуалов нашего времени») с простодушно-категоричным названием «Бог не любовь: Как религия всё отравляет»[113]. Особенно долго задерживаться на ней, правда, не стоит, ибо книжка, по совести сказать, довольно грубая, и общий характер суждений в ней не слишком превосходит в сложности упомянутый заголовок. По-английски книга, вышедшая в оригинале в 2007 году, называется несколько иначе: «Бог не велик» и признаётся собратьями плодовитого автора по культурной среде одной из самых его известных книг, а сам Хитченз, наряду с другими англоязычными вестниками атеизма Ричардом Докинзом, Сэмом Харрисом и Дэниелом Деннетом, удостоился сравнения аж с одним из четырёх всадников Апокалипсиса[114].

Для Апокалипсиса, однако, как-то мелковато.

Справедливости ради надо сказать, что американец английского происхождения Хитченз – не учёный и не имеет опыта собственной исследовательской работы; поэтому ни единого собственно научного аргумента мы у него не найдём – если, конечно, не считать таковым то, что в конце жизни он, мучительно умиравший от рака, завещал отдать своё тело на медицинские исследования, что и было сделано. Свою борьбу с религией и верой он ведёт исключительно с позиций «здравого смысла». Кристофер Хитченз, оставивший сей мир в декабре минувшего года (1949—2011), именно что «публичный интеллектуал»: журналист, публицист и писатель, колумнист изданий «Vanity Fair», «Slate», «The Atlantic», «World Affairs», «The Nation» и «Free Inquiry». Узнавать всё это приходится, к сожалению, из «Википедии» – «Альпина нон-фикшн», как ни жаль, почему-то не озаботилась предисловием – не только основательным, анализирующим, ставящим автора и его размышления в какой бы то ни было контекст, а вообще никаким – ни к этой книге, ни к другим, о которых мы здесь говорили, с единственным радующим исключением «эйнштейновского» сборника. Опять же ради справедливости признать надо и то, что с общей поверхностностью соображений Хитченза это вполне согласуется.

Все возражения автора против религии и веры сводятся, по существу, к единственному: они лживы и корыстны. Сам Хитченз насчитывает у себя «четыре фундаментальных возражения против религиозной веры»: «Во-первых, она представляет в ложном свете происхождение человека и вселенной. Во-вторых, из-за этого исходного заблуждения она умудряется скрещивать верх раболепия с верхом нарциссизма. В-третьих, она одновременно является результатом и причиной опасного подавления сексуальности. И, наконец, в её основе лежит элементарное стремление выдать желаемое за действительное.» Нет, есть ещё: кроме того, «люди, оказавшиеся у власти, используют религию для её укрепления». Она – орудие угнетения и насилия. «Под властью религии слишком многие <…> присуждали себе право совершать поступки, которые вызвали бы негодование даже у владельца борделя или военного преступника.» «Естественное здравомыслие и ясность рассудка» были – усилиями Церкви – затоптаны и выжжены калёным железом у такого числа людей, что на одно их перечисление не хватит целой жизни».

Далее картина очень традиционная. В последующих двух десятках небольших глав – «Религия убивает», «Немного о свиньях, или Почему Бог так не любит ветчину», «Религия опасна для вашего здоровья», «Нищета религиозной метафизики», «Коран – плагиат иудейских и христианских мифов», «Мутные истоки религии», «Религия как первородный грех»… – автор повторяет на разном материале одну-единственную мысль: религиозные представления о мире и человеке лживы, противоречивы и вредны. И приходит к выводу: «У религии не осталось оправданий. Благодаря телескопу и микроскопу её объяснения больше ни на что не годятся». «Нам нужна новая эпоха Просвещения».

Читатель вправе задаться вопросом, избавляет ли от всех названных опасностей: от непонимания истинного происхождения человека и вселенной; от раболепия и нарциссизма, от подавления сексуальности, от жестокости, от стремлений выдавать желаемое за действительное – последовательный рационализм, не отделимый от атеизма. Ответ Хитченза – безусловно, да. При том, правда, условии, что он действительно будет осуществлён последовательно, без малейших уступок нерациональным иллюзиям.

«Более всего, – пишет он в заключение, – нам необходима новая эра Просвещения, основанная на понимании того, что истинный предмет человеческого познания – сам человек. В отличие